Долговая тетрадь

Долговые отношения в последнее время получили особую популярность в современной азиатской кинокультуре. Побивший все рекорды по просмотрам сериал «Игра в кальмара» рассказывает о тотальной и массовой закредитованности представителей разных слоев общества в современной Южной Корее, сопровождаемой состоянием безысходности Однако долг не является исключительно экономическим явлением, как это может показаться на первый взгляд. Это сложная цепочка взаимоотношений, в основе которой лежит собственная иерархия, понятия репутации и не совсем денежный обмен внутри групп. Антрополог Зарина Адамбусинова делится своими наблюдениями о роли и месте долга, а также рассказывает, какое значение обрела «долговая тетрадь» среди жителей моногородов после развала Союза.

Экономисты чаще интерпретируют долг как некую денежную сумму, которую необходимо вернуть в определенный срок на определенных условиях, согласованных между двумя сторонами. Антропологи смотрят на понятие и природу долга совсем иначе. Для них долг – не сугубо экономическое понятие, а сложное социальное явление, которое напрямую связанно с такими понятиями как «дарообмен», «ритуальная экономика», «моральная экономика». Долг «на антропологическом» отражает социальные отношения и связи внутри определенных групп. Тема долга и долговых практик по сей день будоражит умы экономических антропологов в разных уголках мира: от Индии до Африки, от Европы до Мексики. Так или иначе, в зависимости от страны и устройства общества долг принимает разные формы, включая и динамику властных отношений: от небольшой суммы, взятой в долг у родителей и друзей, до частных займов у ростовщиков, в микрокредитных организациях и государственных долгов в международных организациях и мировых институтах.

«Долг вездесущ» — ключевой тезис знаменитой книги «Долг: первые 5000 лет истории» талантливого антрополога Дэвида Гребера (2011), активно выступающего против современного капитализма и его последствий, особенно во время мирового кризиса в 2007-2009 годов. Основная идея opus magnum Гребера об истории товарно-денежных отношениях заключается в том, что именно долг лежит в основе устройства современной мировой экономики, а также он играет существенную роль в политических манипуляциях в международных масштабах — например, списание и погашение государственных долгов.

Более ранние концептуальные дискуссии о природе долга в экономической антропологии связывают с размышлениями об антропологии «дарообмена» французского исследователя Марселя Мосса и его работы «Эссе о даре», опубликованной еще в 1925 году. В своем труде антрополог, базируясь на полевых данных своих европейских и американских коллег, анализирует практики «дарообмена» разных обществ, преимущественно из Меланезии, Полинезии и Северной Америки. Он приходит к выводу, что подобные практики включают в себя такие важные элементы или обязанности, как дарить, брать и возвращать. Все члены сообщества или общины горизонтально взаимосвязаны друг с другом выполнением этих обязательств перед другими, именно таким образом поддерживаются социальная организация группы.

Сегодня практики «дарообмена» можно встретить и в нашей повседневной жизни. В своих исследованиях о постсоветских моногородах в Казахстане и Кыргызстане, я столкнулась с феноменом, который я называю феноменом «долговой экономики» и который можно интерпретировать как современную форму «дарообмена». Я изучаю жизнь в постсоветском моногороде Казахстана с 2018 года. Моногородом считается населенный пункт (поселок, городок, город), сформированный вокруг одного или группы предприятий, связанных единой производственной цепочкой. Согласно государственной программе по развитию моногородов (2012-2020), в современном Казахстане их официально насчитывается 27. Однако настоящая программа не включает в себя многочисленные ПГТ страны – поселки городского типа. Это тоже специфический тип поселения, распространенный в советское время, который сочетает в себе как элементы сельского быта, так и индустриального производства, связанного с наличием поселкообразующего предприятия.

«Долговая экономика» возникает в момент кризиса и стресса, требующего создания инноваций и четко работающих решений. В случаях, которые я рассматриваю в своих исследованиях, стрессом послужил всеобъемлющий и многоуровневый кризис в 1990-х гг. – «дикие 90-е» или «времена беспредела и хаоса», «дикий капитализм» — так описывают мои собеседники этот сложной жизненный период коллективной травмы, в первую очередь для старшего поколения. Молодое поколение горожан моногородов не застало «золотых времен» своих поселений, но знакомы с «вездесущим и заботливым хозяином» города в лице градообразующего предприятия через коллективные воспоминания и легенды. Свободные и одновременно тяжелые «девяностые» породили на постсоветском пространстве разнообразие неформальных экономических практик и коллективных стратегий выживания (coping or survival strategies). Некоторые из них со временем видоизменились, но до сих пор пользуются спросом, другие канули в лету. В период трансформации на смену официальным институтам государства пришли именно такие неформальные институты и практики, выработанные коллективно членами определенного плотного сообщества, где не было возможности использования «живых» денег. Плотным сообществом в данном контексте можно рассматривать незначительную по количеству резидентов группу людей, где каждый прямо или косвенно знает друг друга. Такой вид сообществ очень характерен для малочисленных постсоветских моногородов и сельских местностей Казахстана и Кыргызстана.

С началом хаоса 1990х гг. многие жители моногородов стали уходить в торговлю. «Мы стали коммерсантами» – так обычно они это описывают. «Коммерсант» и «коммерция», а в Кыргызстане дополнительно встречаются термины «челноки» или «челночницы», вызывали негативные ассоциации и особое чувство стыда, но выбора у людей не было и «нужно было как-то выживать». Постепенно бывшие учителя, медработники и сотрудники обогатительных фабрик и заводов, чаще всего женщины, некоторые из которых – матери малолетних детей, стали осваивать совершенно новое для себя ремесло. Обучались новой профессии на примерах вокруг и друг у друга. Многие ездили и продолжают ездить за товаром на барахолку в Алматы, а с южных регионов Казахстана и в кыргызский Дордой – самый крупный базар в Центральной Азии. Сегодня большинство из них стали локальными успешными бизнес-вумен, обладающими собственным контейнером-бутиком и статусом, хорошей репутацией, и капиталом. И самое важное то, что эти люди получают не только экономические блага, но чувство empowerment (расширение прав, возможностей и самостоятельность), а также право формировать и влиять на динамику локальных социально-экономических отношений в сообществе.

«Долговая экономика» – это целая система со своими обязательными составляющими, а именно – устная договоренность или сделка без бумаг и свидетелей, доверие, личный нетворкинг или «социальный капитал» или более неформально «связи», репутация (или «моральный капитал»), отношения неравенства, зависимости и контроля. «Долговая экономика» включает в себя разного масштаба и видов долговых отношений, обязательств, практик, в том числе самую распространенную – торговлю. Проявление «долговой экономики» можно встретить сегодня не только исключительно в моногородах и сельских местностях, но и в крупных региональных центрах и городах республиканского значения страны, на уровне соседских взаимоотношений небольшого микрорайона и/или компактного жилого комплекса. Но разительным отличием является масштаб и частота использования долговых практик и, более того, значение этих практик и их содержание для всех участников ежедневных долговых отношений.

Все участники сообщества интуитивно знают «правила игры» и стараются их не нарушать и соблюдать, а иначе не избежать социального давления, конфликта и исключения из зоны доверия и группового взаимодействия. В каждом контейнере-бутике на локальном базаре или магазине в Жанатасе или Аркалыке можно увидеть одну-две, а иногда и приличную стопку обычных «общих тетрадей», где продавец ведет свои списки должников. Долговая тетрадь или қарызға арналған дәптерлер можно интерпретировать как инструмент влияния, контроля и формирования социально-экономических отношений на микроуровне – на уровне сообщества. Местные предприниматели со временем разработали и разные системы классификации и ведения своих «финансовых документов»: «надежные» и «менее надежные», «черные списки», «соседи», «родственники», «коллеги», по микрорайонам и именам посредников/знакомых. Некоторые клиенты тоже ведут свои индивидуальные блокноты и тетради, чтобы контролировать свои расходы и не запутаться в собственных задолженностях.
В качестве гарантии торговцы берут удостоверение личности, водительские права или банковские карты, обязательно номер телефона и местный адрес.

В этом случае именно регулярность обеспечивает должнику доверие и снисходительность кредитора, который и дальше будет продолжать выдавать товары в долг, но уже без гарантий. В Аркалыке другим любопытным инструментом является наличие посредника, который выступает гарантом и может засвидетельствовать, что он лично и достаточно хорошо знает будущего клиента/должника и перед своим коллегой ручается за него, его репутацию и платежеспособность. Посредником может выступить коллега с базара или из местного магазина, сосед, одноклассник или просто горожанин с хорошей репутацией или «моральным капиталом» в местных долговых отношениях. Такая специфическая система позволяет брать в долг товары даже людям, которые не проживают в самом городе, а ¬– в соседних деревнях и районах.
В долг можно брать абсолютно все, начиная от булки хлеба до стройматериалов, одежды и косметики. В долг можно организовать той «под ключ», что включает в себя масштабный спектр местных услуг и сервисов: ресторана (аренда), продуктового магазина, тамады, музыкантов, аренды костюмов, фотографа и оператора. В долг берут товары люди, у которых действительно не хватает средств свести концы с концами (к сожалению, часто пенсионеры и многодетные семьи), так и обеспеченные или «статусные» по местным стандартам горожане, в том числе и бизнесмены. Отличием между двумя категориями будет сумма долга и что именно берут в долг: в первой категории это могут быть базовые продукты, а во втором – ювелирные изделия или вещи из Турции.

Как упоминалось выше, описанные мною долговые практики возможны только в очень плотных сообществах, где все буквально знают друг друга, а также знают уровень дохода и платежеспособности. «У меня безупречная репутация, поэтому на базаре я могу себе позволить взять (в долг) все, что захочу», — рассказывает одна из бизнес-вумен моногорода во время интервью. Такие сообщества отличаются своей сильной коллективной идентичностью, как члены группы с одинаковым набором возможностей и стратегий для выживания, и тесными социальными связями, что очень часто можно встретить в малочисленных моногородах. В долговых отношениях люди испытывают различные эмоции и чувства – ученые называют это «моральным содержанием» долговых практик и отношений (термин российского социолога Григория Юдина). Но, возможно, самым главным элементом неформальных долговых практик и отношений является доверие и понимание, что «мы все находимся в одной лодке».

«Если бы я была в Алматы или Астане, я бы точно не смогла так жить, там меня никто не знает», — делится одна из жительниц Жанатаса.
Но долг и долговые отношения всегда порождают неравенство и иерархические отношения. В моногородах существуют другие «классы» или своя специфическая социальная иерархия: «заводчане»/работающие на фабрике (в зависимости от местности существуют разные названия, например, «казцинковские» или «еврохимовские» — по названию предприятия); бюджетники (самые любимые и надежные клиенты местных бизнесменов), коммерсанты («зажиточная» часть населения) и безработные. Принадлежность к тому или иному «классу» определяет форму и динамику долговых отношений, где всегда бывают и свои исключения.

В последние время я наблюдаю негативную динамику в функционировании долговых практик в моногородах. Антрополог Маршалл Салинз (1972) назвал такую форму «негативный дарообмен». При ней нарушается цепочка «дарить-брать-возвращать», а именно из договоренностей выпадает обязанность – возвращать. По словам моих многочисленных собеседников, в долговых практиках очень часто стали присутствовать обман, мошенничество и уклонение от возврата долгов. На мой взгляд, этот процесс связан, во-первых, с появлением новых чужих горожан, которые переезжают из ближайших сельских местностей и не обросли тесными связями в городе и доверием, и, возможно, пока еще не обрели его идентичность и не совсем готовы следовать местным установленным правилам. Второй причиной является появление в моногородах микрокредитных организаций (МКО), других внешних и институциональных игроков, которые упрощают процесс получения кредита, делая его более безличным и интимным и освобождая от чувства стыда, отношений зависимости и социального давления от других представителей сообщества. Однако, это и создает большую угрозу для местного сообщества, потому что внешний игрок вводит свои правила игры, где вместо «репутации» новые кредиторы берут немалые «проценты по кредиту», а в случае его невыплаты применяют коллекторские практики.

Долговая экономика и связанные с ней практики были разработаны и функционировали как инструмент выживания, взаимоподдержки и взаимопомощи. МКО и ломбарды – механизмы безличного рынка, совсем не стремятся заменить неформальные долговые практики, а наоборот их присутствие и деятельность, как показывает реальность на регионах, все больше усиливают закредитованность местного населения. Люди берут кредиты, чтобы покрыть предыдущие кредиты и так постепенно попадают в долговую кабалу. Все эти процессы меняют динамику внутри сообщества и влияют на ослабление сплоченности ее членов, а также ведут к потере важной составляющей таких сообществ — доверия.

Долговая экономика — это повседневная реальность населения некоторых моногородов Казахстана и, возможно, жизни людей в региональных населенных пунктах, о которой мало известно из официальных программ по развитию и отчетов. То, что было выработано как коллективный инструмент выживания в стрессовой ситуации на протяжении 1990-х и ранних «нулевых», постепенно стало переходить в нормализацию хозяйственной жизни резидентов всех поколений моногородов, которые я изучала. Долговая экономика — это и про местный менталитет и поведение, и про специфику устройства жизни постсоветского моногорода, но также и про безработицу, неравенство и возрастающую пропасть в уровнях жизни в регионах страны и крупных городах страны. Современный кризис долговой экономики и возрастающая роль формального рыночного обмена в лице микрокредитных организаций и других финансовых институтов свидетельствует и о развитии полноценных капиталистических отношениях в таких местах, где к такому жители абсолютно не готовы.